В творчестве Е. Воробьевой отдельная тема посвящена философскому и психологическому переосмыслению личности и творчества Владимира Высоцкого. Многие ее произведения являются откликом или отражением его гениальных строк.
Хорошо обставленная комната на втором этаже уютного дома, увитого плющом и виноградом. У стены на кровати лежит Николо Паганини, он умирает, силы оставили его, но время от времени сознание возвращается и тогда он силиться сжать рукой свою скрипку. У его постели сидит Ахилл, он уже совсем взрослый – 15 лет. Он с болью, не отрываясь смотрит в лицо отца, ловя каждое его дыхание и движение, он сидит так уже много дней, сменяя друзей Маэстро, которые также в последние его часы пожелали быть рядом. Здесь же, в комнате, находится Ангел, который то стоит у окна, наблюдая за толпой, которая постепенно заполняет улицу перед домом, то отходит к постели умирающего…
Автор: 27 мая 1840 г. Франция, Ницца. Никколо Паганини умирает, он давно потерял голос, пальцы онемели. Он уже не может играть, это мучает его больше всего, потому что он страдает без той, что дарила ему самые прекрасные минуты и самые тяжкие страдания, без той, что всегда была не только частью его тела, но и частью его души – без своей Скрипки… Ахилл положил ее рядом с кроватью, но Никколо может только смотреть, иногда сын кладет Скрипку отцу на грудь, и тогда он не отрывает от нее взгляда… Ангел стоит тут же и печально смотрит на улицу, где потихоньку собирается толпа и выкрикивает угрозы в адрес Маэстро. Архиепископ Генуи кардинал Тадини, с юности следивший за Никколо и всю жизнь распространявший про него страшные и позорные слухи, с нетерпение ждал его последней минуты, чтобы перед смертью заставить его пережить страшнейшие душевные муки… С 1814 года орден иезуитов, к которому принадлежал Тадини, первым предпринял попытку придать проклятью его музыку, официально тогда удалось только добиться признать богопротивными подражания голосу птиц и животных с помощью музыкальных инструментов… Никогда Маэстро не делился деньгами с Церковью, он смеялся над святыми отцами, над глупыми придирками, над ханжеством… Смеялся всю жизнь. Но теперь, теперь… Епископ Ниццы, Доменико Гальвано, заранее постарался распространить слух о непримиримой вражде Паганини с Церковью, не далее, как вчера, на мессе он повторил в адрес Маэстро все многолетние обвинения, предупредив, что, если тот не покается, то будет лишен погребения…
Ангел полными слез глазами смотрел, как собирается толпа, потом он увидел, как она расступилась – к дому подошел исповедник прихода, каноник Каффарелли… Ангел подошел к постели умирающего и крыльями на минуту накрыл его, надеясь вдохнуть в него силы, шаги исповедника были уже у самой двери, Ангел, еще раз коснувшись лба Никколо, отошел обратно к окну… В комнату входит каноник Каффарелли, Ахилл кланяется ему и освобождает место у постели отца. Исповедник холодно отвечает на поклон кивком головы, не благословляя Ахилла, и встав в изножье кровати, надменно и сурово смотрит на Паганини.
Каноник Каффарелли (обвиняюще): Сын мой… Покайся в злодеяньях, там, за холодною чертой, Тебе не будет оправданья – и ты не обретешь покой! Мне ведомы грехи, что страстно взлелеял ты в душе своей… Твои чаяния напрасны – тебя ждет ад в стране теней! Покайся! За твоей спиною враг человеческий стоит! Мир возмущен твоей игрою – в ней дьявольский огонь горит! Покайся! Всем давно известно – тебе дал скрипку сатана! У Господа не будет места – душа уйдет непрощена… Покайся! Отрекись! И вспомни, что за грехи твои теперь Душа останется бездомной, закроются врата пред ней…
Паганини хотел что-то сказать, но дикий кашель не дал ему говорить, он умоляюще протянул к Каффарелли руку, но тот не принял мольбы, не принял последней просьбы умирающего… С праведным гневом в голосе он продолжал…
Каноник Каффарелли (злорадно): Смотри же! Твой хозяин темный печатью заковал уста! Уйдешь навеки, непрощенный – тебя ждет ад и темнота! Ты веру поменял на славу, забыл бессмертие души, Теперь тебе осталось мало – князь тьмы твою судьбу вершит! Как ты над Церковью смеялся! В законной дани отказал… Ты в мире гением считался – и что же, видишь свой финал?! Ты умираешь непрощенный, и Церковь проклянет тебя – Останешься непогребенным, не примет грешника земля!
Ангел в ужасе и горе смотрит на того, кто должен был с милосердием и прощением нести в мир веру Господнюю… У Паганини начинается судорога, горлом идет кровь… Но теперь его черные глаза умоляюще смотрят только на сына… Ахилл в слезах берет руку отца, глядя в его глаза, шепчет слова утешения, потом поворачивается к канонику…
Ахилл (с негодованием): Святой отец, что за молитвы?! Зачем же вы пришли к отцу? Пред смертью все пути открыты, и молиться душа Творцу… В грехах тяжелых обвинили – но мой отец не виноват! Вы о прощении забыли, возьмите все слова назад! Он умирает невиновным – он верил в Господа всегда! И дьявольским огнем греховным он не прельщался никогда! Где милосердие, что в душах святых отцов должно сиять?! Вам голос правды должно слушать, грехи людей должно прощать…
Ахилл подходит к исповеднику… Каффарелли же с злобной усмешкой продолжает обвинительную речь.
Каноник Каффарелли: Не будет для него прощенья! Он будет в пламени гореть! Тебе ль читать нравоученья?! Тебе ль в мои глаза смотреть?! Ты – сын отступника! И дьявол над колыбелею твоей Водил смычкой греховной славы, и в ад тебе открыта дверь… Покайся! И покинь теперь же того, кто дьявольской тропой Уйдет во чрево мглы безбрежной, ведомый дьявола рукой!
Слезы Ангела падают словно искры солнца… Ахилл в ужасе отступает от каноника обратно к отцу, который в отчаянии пытается привстать с постели. Сын пытается его успокоить, потом поворачивается к Каффарелли.
Ахилл (с горечью и негодованием): Так значит, Церкови ученье в предательстве?! В проклятье, лжи?! С момента моего рожденья ради меня отец мой жил! Он для меня копил богатство, что вам покоя не дает, Он не виновен в святотатстве! Пускай же его судит Бог…
Каноник Каффарелли (с радостной злобой): Виновен! Он – отродье ада! И душу продал он давно – Так пусть берет свою награду! Ему проклятье суждено!
Ахилл, рыдая, закрывает лицо руками, поворачивается к отцу, чтобы ободрить его. Никколо вдруг приподнимается, кашель оставляет его, найдя руку сына, опирается на нее, взгляд его светлеет. Он смотрит на каноника ясными черными глазами.
Паганини (твердым, ясным голосом): Я не был дьяволом с рожденья, я им не стану и теперь – Но вы, туманов порожденья, мне не наденете цепей! Вам не понять талант, мне данный, страшит пожар души и страсть, Я на земле живу незваным – но мне дана над вами власть! Когда замрут в души молчанье те языки, что жгут, кляня, Над вашим миром сна и яви взовьется музыка моя! Блеснет, как искры самоцветов, сорвется эхом древних гор – И лишь она моим ответом вам станет… Мнимый мой позор Забудут – и проклятьем неба не назовут тогда талант, Что получил от Бога бедный, но избранный Им музыкант!
Каноник не выдерживает его взгляда, потрясенный его просветлением и словами, отступает и уходит... Ангел смотрит, как он, выйдя из дома, говорит толпе об отказе Паганини принять причастие. В толпе раздаются крики, возмущение все нарастает… Никколо падает на подушки и сознание на время оставляет его. Придя в себя, он больше не может говорить, лишь смотреть на своего сына… Ангел подходит к нему, видя, что последняя минута жизни истекает, склоняется над ним, целуя в лоб, взмах белых крыльев приносит умирающему отраду – он что-то шепчет Ахиллу, приникнувшему к его груди…
Ахилл (рыдая): Отец, отец! Скажи хоть слово! Твой взгляд больным огнем горит – Я знаю, ты хотел бы снова сыграть… вновь сердце говорит… Отец, дай я согрею руки – как пальцы холодны твои… Отец, ты снова слышишь звуки, что льются из чужой дали? О, мой отец! Душа и чувства с рождения принесены Тобой на жертвенник искусства - среди людей гореть должны… А ты, отец мой, бедный гений – как мог ты раненой душой Так мир любить… среди гонений и лести ты ведь был чужой! Все те, кто улыбаясь сладко, превозносили до небес – Те за спиной твоей украдкой шептали, что с тобою бес… Что это бес вселился в скрипку… что водит бес твоей рукой… Что видят дьявола улыбку – так он сражен твоей игрой… Не плачь, отец, я обещаюсь, что до скончанья моих лет С клеветниками поквитаюсь – я докажу, что только свет Руководил тобой с рожденья, и ты прошел свой путь земной, Ведомый волей Провиденья средь злобы, зависти людской! Отец! Люблю тебя, послушай, как сердце бьется от тоски – С рожденья наши с тобой души едины… Лед твоей руки Сейчас сжигает в пепел сердце… Отец… Отец! Не умирай! О. Боже, дай ему согреться… О, Боже… Мой отец… прощай….
На лестнице слышны торопливые шаги, дверь распахивается, в комнату вбегает Антониа и кидается к сыну…
Ахилл (упав на колени перед матерью и рыдая): О, мама, наконец-то! Мама… Он отошел за край черты… Господь забрал его так рано… Но где была так долго ты? Он так страдал! Как будто пламя плескалось по его крови… Он умолял меня… глазами… кричал от боли и любви… Не мог играть… Но снова звуки теснились, бились в пустоте… О, мама! Помертвели руки, что пели гимны красоте… Но он причастие не принял! Священник оскорбил отца! От слов причастника гневливых сбежала тень с его лица – Он приподнялся с хриплым стоном… От дикой боли побледнел… Восстав против людских законов, обряд последний он презрел! Но он не отрекался! Мама! Он верил, знал! И сотню месс Просил служить по нем… но слава, и слухи, что блуждают здесь… Он проклят! Папские легаты восторжествуют, наконец – Людская злость теперь расплата за дар, что в мир принес отец! О. мама! Это так ужасно… при жизни гнали без конца… Преследовали ложью праздной, а он… Он верил лишь в Творца! Он перед смертью на мгновенье открыл глаза и прошептал: «Сынок, я верю Провиденью, я крылья Ангела видал… Я ухожу… но там, за гранью, теперь я буду не один… Он оградит меня крылами… Но ты! Найди терпенье, сын… Ты много испытаешь, прежде найдешь приют мне на земле… Но только не теряй надежды, и – помни, помни обо мне…». …О, мама! Там народ лютует – вновь прогоняют его прочь… Моя душа сильней тоскует, но, мама – скоро уже ночь… Ты слышишь крики и проклятья? Они все громче и сильней… В руках отца лежит распятье… Он верил! Мама, ты поверь… Но похороны запретили… куда же нам его везти? Как странно – люди позабыли прощенья и добра пути… Но, мама! Разве ты не слышишь? Звук скрипки!? Так отец играл! Послушай, мама! Только тише… отец мою тоску узнал….
Ахилл больше не рыдает, он блаженно улыбается, прикрыв глаза… Антониа садиться в кресло у кровати, и, положив голову сына к себе на колени, укачивает его, словно маленького… Рядом с кроватью становиться виден силуэт – душа Паганини.
Антониа (уговаривая Ахилла): Мой мальчик! Успокойся… помнишь, он с малых лет своей игрой Тебя баюкал… Даже в полночь играл тебе, мой дорогой… Не плачь же… Ты был его счастьем, в одном тебе он видел свет – Он над собою был не властен, тебя же он хранил от бед… Он горд был очень, это правда, но так уж, видно, суждено… И он имел на это право – он в ссоре с церковью давно… Давно проклятьем заклеймили они талант его, теперь Пред смертью таинства лишили – нарочно оскорбив, поверь… Не плачь, Ахилл… отец ведь рядом, пусть ты не видишь, но он здесь – И любящим, как прежде взглядом, тебе несет благую весть! Душа его покойна ныне, Творец не оттолкнул его! Мы тело предадим могиле, в Италии, здесь – все равно… И если для его покоя придется церкви заплатить – Заплатим… В этом старом споре придется им его простить… Не протестуй! Он невиновен – я знаю, знаю, мальчик мой! Но со священниками в ссоре ему не обрести покой… А люди… им на радость горе… Ты ж успокойся – много сил Тебе понадобиться вскоре… Так сделай, как отец просил…
Антониа оставляет сына, смотрит долгим взглядом в лицо Никколо, смахнув слезу, подходит к окну.
Антониа - толпе: Оставьте нас! Пред тайной смерти смирите гневные уста – Он невиновен! Мне поверьте, все ложь и злая клевета! Никколо дар был дан от Бога, и только Божья благодать Была на нем… Его дорогу не все сумели распознать – Неистовых мелодий искры и одержимые мечты Пронзали сердце, словно выстрел… Но были помыслы чисты! Он виртуозно, вдохновенно в мелодиях явил навек Все, что есть истинно, иль бренно… И как порочен человек! Он не придумал новых казней, страстей и слабостей людских – Лишь ярче описал соблазны, что властвуют среди живых… Но разве музыка, что гений оставил, в вечность уходя, Не уничтожит подозрений? Ведь это – Господа дитя! Вы только вспомните, как нежно взлетая ввысь, лилась она, И падала огнем мятежным… и вновь бежала, как волна… Бежала вдаль навстречу ветру… навстречу звездным берегам, Навстречу солнечному свету, и горным розовым снегам… И словно шторм в глубинах моря, в соленых вспененных слезах, Она неслась, смеясь и воя, и умирала на глазах… Вы вспомните… Все эти звуки, что людям Мастер подарил, Он пережил, и сердца муки осветят скорбный этот мир! Он верил в Бога! Но причастье не смог принять в последний час – То не проклятье, а несчастье! Неужто жалости нет в вас?! Все разногласия и склоки, что были со святым отцом, Несли лишь гордости уроки – но он смирялся пред Творцом! Церковникам мой муж не верил, не признавал легатов власть – Он знал, что над людьми давлеет греховных дел и мыслей страсть… Но перед Господом единым он преклонял свою главу – Благодаря за дар и сына, в молитвах возносил хвалу! Он верил! Уповал в надежде, что Бог поймет тоску души, И избранного Им, как прежде, Он благодати не лишит… Прошу вас, расходитесь, люди! Оставьте нас скорбеть о нем – Пусть сердце ваше зло забудет, а мы… лишь Божьей воли ждем…
Народ, загудев, спорит о том, кто прав… Потом, почувствовав присутствие смерти, нехотя расходится. Ангел смотрит вслед толпе, потом поворачивается к душе Никколо, стоящей рядом…
Ангел (со светлой печалью): Пойдем… теперь ты неподвластен людям – их злоба не проникнет за полог, Где исчезает боль, где память будет лишь отблеском земных далеких снов…. Я был с тобой… Я плакал, сожалея о гибнущих в холодной тьме сердцах – Что подменяют волю Провиденья разящей ложью с ядом на устах… Я видел! Жалкие, пустые души, что раздавить хотели, растоптать Талант, что нитью в будущее служит, талант, что будет в вечности сиять! Пойдем… ты был всего лишь человеком, но часть души оставил на земле – И водопадом звуков век от века она прольется в память о тебе! Не думай о печальном – ты вернулся туда, где музыка твоя жила… Теперь от сна земного ты проснулся, и скрипка тебя к дому привела… Смотри! Узнай! Ведь с этих же просторов ты звуки уводил в подлунный мир – И отзвуками поднебесья хора ты людям светлый полог приоткрыл… Пойдем… Пусть бренные твои останки претерпят поругание людей – Но свет души, свет искренний и яркий не сгинет среди призрачных теней! Я проводник и брат тебе отныне – предстанем вместе мы перед Творцом, Но не судьей Он станет в этом мире – а милосердным, любящим Отцом!...
Автор: Завещание Маэстро не тронуло злобные души иезуитов и церковников, проникновенные слова не дошли до их сердец:
«Запрещаю какие бы то ни было пышные похороны. Не желаю, чтобы артисты исполняли реквием по мне. Пусть будет исполнено сто месс. Дарю мою скрипку Генуе, чтобы она вечно хранилась там. Отдаю мою душу великой милости моего Творца».
Епископ Ниццы Доменико Гальвано, пользуясь распространившейся вестью о том, что Паганини не принял последнее причастие, запретил хоронить на кладбище еретика и вероотступника. Власти Ниццы приказали забальзамировать его тело и выставить на всеобщее обозрение. Друзья Никколо хотели перевезти его тело в родную Геную, которой он завещал свою бесценную Скрипку… Но губернатор Генуи Филиппе Паолуччи запросил разрешения кардинала Генуи Тадини, который с большим удовольствием запретил когда-либо ввозить на территорию христианского герцогства пособника дьявола. Даже вмешательство короля, Карла Альберта, не смогло помочь родным и близким Никколо. Один из друзей Маэстро, граф Чессоле, предложил захоронить его останки в своем владении, в Пьерла, на мысе Сент-Оспис. Когда это было исполнено, Ахилл отправился в Рим к папе Григорию XVI, с прошением о разрешение достойного захоронения тела отца. Из владений графа Чессоле в скором времени пришлось увезти гроб с останками – людям чудились звуки скрипки и странный свет, исходящий из земли – гроб закопали возле лазарета в Виллафранка, в пустынной местности, но и оттуда через некоторое время его пришлось увозить из-за тех же слухов о загробной музыке. Тем временем Ахиллу удалось благодаря прямому указанию короля получить в Риме разрешение на самые скромные похороны, в незаметном месте, неизвестном людям. В 1844 году на «Марии Магдалене» гроб был доставлен через Ниццу в Геную, откуда тихо и незаметно был перевезен на виллу Паганини в Польчевере, где простоял незарытым около года, пока Ахилл добивался разрешения церкви на служение мессы в память отца и достойное захоронение… Огромные денежные пожертвования, в конце концов, сделали свое дело. Наконец, такое разрешение было дано епископом Пармы, и гроб был перевезен и зарыт в саду пармской виллы Паганини «Гайоне», где пробыл еще двадцать лет… И только в 1876 году было дано разрешение христианского погребения на пармском кладбище…
Надо же, какие страсти терзали его всю жизнь. И все же есть несколько версий того, кто пустил слух о связи Маэстро с темными силами - типа в целях рекламы его собственный импрессарио... Хотя, если учесть, что изначально импрессарио был его отец, то тогда получается, что случилось это позже. Тогда версия о зависти Тадини самая реальная. Мне очень понравилась пьеса, многие места просто потрясают - и это очень интересная идея ввести Ангела, который наблюдает и комментирует жизнь Маэстро.
Потрясно! Так Маэстро был ТАКИМ человеком?! Это ужасно - людская зависть и злоба вплоть до желания смерти, низко, недостойно... А главное - как человек, посвятивший себя Богу мог быть таким подлым и завистливым
